Блог ведь не только рукодельный?.. :)

Перебирала тут свое барахло богатство на ноуте и наткнулась на папку со своими литературными пробами. Нет, я про них не забыла совсем, но и нельзя сказать, что помнила... В общем, захотелось с вами поделиться. Этой небольшой зарисовке без пары месяцев 9 лет.
Сейчас мне хочется посвятить ее памяти своей бабули.

Кстати, вы не против, если я иногда буду что-нибудь такое публиковать?

 Мемуар 

«Если человек один, и нет никого другого у него,

То как ему быть? Упадет один и некому будет

Поднять его. Недоброе это дело и суета сует»

Библия

I.

            Снова сажусь за свой письменный стол, зажигаю настольную лампу и кладу перед собой лист бумаги. За окном бушует метелица. Жестокий ветер свищет и завывает, забираясь порой в печную трубу. В окна стучит снег, который хлопьями падает из белесых облаков, сплошь укрывших небо.

            А в доме тепло. Толстые бревенчатые стены не пропускают в мои владения зимнюю стужу. Небольшое пятно света падает на лист бумаги, и от этого он кажется желтым.

            Я беру карандаш, сажусь поудобнее в любимом кресле и глубоко задумываюсь. На моих ногах лежит старый плед. Толстый и очень теплый. Когда-то давным-давно, еще в прошлом веке, его подарили нам с Томой на свадьбу.

 

            Из сенец приходит кот Кузя, останавливается возле кресла и вопросительно смотрит на меня.

            - Иди уже, обормот.

            И он, довольно урча, устраивается у меня на коленях. Кажется, спит. Он любит спать на коленях, когда я сажусь писать. Так мы с ним проводим вечера вот уже три года. Я его подобрал шесть лет назад голодного, тощего и неумытого в райцентре. Теперь его не узнать – толстый, пушистый кот, хозяин в доме.

            - Кузя, мы с тобой два старика-холостяка, - говорю я и глажу его по рыжей шерстке.

            Он поднимает голову и удивленно смотрит на меня несколько секунд. Потом мотает головой: не согласен, мол.

            - А что, может, у тебя жена есть, дети? – спрашиваю я. Но он молчит.

            А я с ним разговариваю… Наверное, я начинаю сходить с ума, потому что иногда разговариваю с вещами. Кажется порой, что и у этой старой лампы, и у старинных механических часов на стене есть душа, что они видят, слышат и понимают меня и Кузю. Они – лучшие слушатели, я их люблю.

            Это потому, что соседей у меня нет. И знакомых нет. И друзей. Деревня состоит из трех домов – моего и двух соседских. Только в них уже больше двух лет никто не живет. Огороды поросли бурьяном, в некоторых местах он даже перебирается потихоньку на мой участок.

            Районный центр, правда, недалеко – всего семь километров, если по новой, асфальтированной дороге, а ежели по лесу, то тогда четыре. По дороге я очень редко хожу. По дороге ездить надо, а у меня один транспорт – собственные ноги.

            Подвигаю лист бумаги ближе к себе. Буду писать. Это единственное, что скрашивает долгие зимние вечера. Рядом, прямо на полу, лежат уже написанные главы. Много листов. Почти целая книга. Обидно только, что никому она не нужна. А если бы и была нужна кому-то, то разве смогли бы ее прочесть? С возрастом руки у меня стали дрожать, почерк сделался неразборчивым… Я и сам теперь не  всегда могу прочитать, что написал месяцем раньше. Для кого я пишу все это? Кто прочитает книгу моей жизни?

            Но я пишу. Наверное, это нужно только мне, чтобы как-то скоротать время, да моим памяти и душе, чтобы освободить их от тяжкого груза воспоминаний, обид  и горестей.

            И снова в тишине слышны лишь кошачье урчание да мерное тиканье часов с маятником на стене. Я решительно нацарапываю на листе «Глава 83» и к привычной тишине добавляется шуршание карандаша по бумаге.

II.

            За окном простираются сугробы. Далеко, насколько хватает взгляда – белый искристый снег. Он блестит под солнцем, и даже одинокий солнечный зайчик прыгает по вершинам больших сугробов.

            Выхожу в сенцы – на кадке, где мы когда-то держали зерно, спит Кузя. Спит, свернувшись калачиком. Значит, еще потепления не будет. Жаль. Очень долгий и холодный февраль в нынешнем году.

            Открываю дверь – она поддается с трудом. На крыльце  лежит большой сугроб. Я посильнее толкаю дверь, и она сбрасывает его в огород. Наверное, ночью продолжалась метель – на деревьях, на покосившемся заборе лежат пласты снега. Я выхожу на крыльцо. Свежий морозный воздух… Хорошо, все же, господа, что не говорите.

            Набрал в колодце воды, принес, правда, разбрызгав по дороге большую часть. Теперь на морозе она застынет и будет скользко. Целый каток. Только вот кататься некому.

            Положил на стол рыбу для кота – пусть оттаивает. Достал из буфета рюмку и бутылку красного вина. Когда Тома была жива, она запрещала пить что-либо кроме красного вина. Говорила, что оно полезно, а все остальное алкогольное – отрава. Так и повелось, что я каждый год покупаю бутылку вина и выпиваю по рюмашке в день ее рождения, нашей свадьбы и ее смерти…

            Вот и сейчас плеснул в рюмку немного красной жидкости, достал кусочек копченой колбаски, которую купил еще на прошлой неделе, когда был в райцентре. Из ящика в буфете достал ее фотографию. Поставил на стол. Поднял чарку и произнес тихонько:

            - Томочка, вот и твой семидесятый день рождения. Сегодня твой юбилей, я приду к тебе. Обещаю.

            И залпом выпил вино. Может, кто-то мог меня осудить, сказать, что вино не пьют залпом, но никого не было и нет рядом…

            Доел колбасу, поделившись немаленьким куском с Кузей, и собрался в дорогу.

            Она предстоит недлинная, но довольно тяжелая. Снега навалено очень много, пробираться сквозь высокие сугробы будет довольно сложно.

           

            На кладбище пустынно и тихо. Белый снег замел и тропинки, и могилы, и памятники. Но мне не нужно ничего видеть – я знаю дорогу лучше, чем свои пять пальцев. Я могу найти его с закрытыми глазами, потому что бываю здесь несколько раз в месяц. И я иду через сугробы, с трудом передвигая ноги. Все-таки возраст, увы, дает о себе знать в самые неподходящие для этого минуты.

            Вот она – заметенная снегом старая могила моей любимой и единственной жены Тамары. Я подхожу к ней ближе и смахиваю с памятника снег. Вот она – моя самая красивая, самая милая и самая добрая в мире женщина. Смотрит на меня с фотографии, улыбаясь, и словно подмигивает мне.

            - Здравствуй, родная. Снова я пришел к тебе, чтобы поздравить с днем рождения. У тебя сегодня юбилей. Прости меня, но я не принес цветы. Ты так любила, когда я дарил их тебе на день рождения… Я не смог купить их на этот раз, - на глазах моих выступили слезы, - я был столько раз неправ и виноват перед тобой. И вот уже третий раз не приношу цветы… - голос мой срывается, и говорить я уже не могу. Я сажусь на лавку, смахнув с нее пласт искристого снега.

            Первый раз я не принес Томе цветы, когда мы были в туристической поездке. Мы отдыхали высоко в горах, и я просто не смог найти там ни одного цветка. Тома смеялась и говорила, что в следующий раз я должен буду принести два букета. Второй раз случилось это перед самой ее смертью. Она умерла через три дня после дня рождения. Меня тогда не было в деревне. Я уехал в город, хотел купить новые вещи в дом. Я уехал до ее дня рождения, а вернулся, когда она уже умерла.

            Я тогда такой веселый возвращался домой, хотел подарить ей, хоть и с опозданием, очень красивую расшитую накидку и сумочку. Я специально выбирал, чтобы ей понравились. Красовалась бы тогда в райцентре, куда на выходных мы ходили к ее подругам. Открыл дверь – крикнул, чтобы встречала, а в ответ – тишина. Почувствовал, что какое-то горе случилось. Забегаю в дом – а она лежит на полу, холодная уже. Врач сказал – разрыв сердца.

Сколько я тогда слез пролил! До сих пор не могу себе простить, что в город поехал. А теперь вот снова без цветов пришел.

Подхожу к памятнику и глажу своей шершавой рукой ее фотографию.

            - Милая моя, родная, хорошая, - шепчу сквозь слезы, - ты всегда меня понимала, ты всегда меня прощала.

            Поднимаю голову и смотрю в небо. Я верю, что моя Томочка там, она меня видит, и ей там хорошо.

            - Тома, я к тебе скоро приду – говорю я, и медленно ухожу. Здесь мне делать больше нечего. Жить рядом с ее могилой до смерти я все равно не смогу.

III.

            Утро сегодня не очень холодное, начинает пригревать солнышко, и пушистый снег недовольно съеживается, начинает таять… На пороге сидит Кузя и усердно умывается.

            - Кузя, неужто гости к нам будут? – удивляюсь я. Сколько помню последние годы, он никогда не намывал гостей. За шесть лет наш порог не перешагнул ни один человек, кроме меня. Но кот молчит и только еще усерднее начинает водить лапкой по усатой мордочке.

Я иду в райцентр, потому что запасы провианта уже закончились. Есть нечего не только мне, но и Кузе. Мыши у нас в доме хоть и водятся, но кот еще три года назад заявил о том, что он не опустится до уровня, когда на завтрак вместе сытной колбасы подают сырую мышь.

            Получил пенсию и решил зайти на почту. За окошком  мне приветливо улыбается молоденькая девушка:

            - Дедушка, вы за газетой своей пришли?

            - Да, - говорю я. И вдруг - ни с того, ни с сего – добавляю:

- А писем для меня нет?      

            Девушка открывает ящик и шелестит бумагой. Я знаю, что нет. Я раньше никогда и не спрашивал о письмах. А сегодня вот из-за Кузи... Девушка поднимает голову и говорит:

            - Писем, дедушка, нет. Но есть открытка. Вчера только пришла.

            И протягивает мне яркий картонный прямоугольник. Дрожащими руками поворачиваю его и читаю:

            «Поздравляю Тамару с днем рождения. Желаю ей долголетия, счастья, любви. Пусть у вас все хорошо будет. Марков»

            Руки мои сами опускаются, открытка падает из рук, а на глаза накатываются слезы. Подбегает девушка, поднимает ее и усаживает меня на стул.

            - Дедушка, что с вами?

            - Ничего. Все хорошо, - говорю я.

            Марков – мой старый друг. Мы не виделись уже больше восьми лет, и я полагал, что он нас забыл. Он не знает, что Томочка умерла. Он видел ее живую восемь лет назад.

            Когда мы виделись в последний раз, Марков написал на листочке свой телефон в столице. Говорил, чтобы не забывали его, звонили, когда телефон получим. Телефон мы так и не получили. А когда я остался один, то не стал ему звонить – боялся, что он меня уже не помнит…

            А он помнит, оказывается. Наверное, он и раньше писал, или слал открытки. Но мы с Томой никогда не спрашивали про почту…

            А бумажка с его телефоном у меня до сих пор в кошельке лежит.

            Я подхожу к окошку и заказываю междугородний звонок. Захожу в кабинку, сажусь на стул, обитый красной тканью. Дрожащими руками с замиранием сердца набираю полустертые цифры. Наверное, он давно уже не живет там. Такая тоска наваливается на меня, будто лучшего друга только что потерял. Но вдруг на том конце слышу голос как из-под земли:

            - Алле, алле! Кто?!

            И я с трудом выговариваю:

            - Здравствуйте! Константин Сергеевич тут живет?

            - Конечно! Это я! А кто звонит?!

            - Костя?! Это Елишин! – уже я радостно кричу в трубку.

            - Ба! Сколько зим!!! Ты из дома?! Как ты?! А хотя нет, не отвечай! – весело кричит в трубку старый друг, лучший друг, - Скажи только где ты, я приеду часа через полтора! У зятя машина на ходу!!

            - Я в райцентре.

            - Жди! Я уже лечу!! Уже через час буду там!!! Слышишь, Елишин, не уходи!!!

            Я кладу трубку и вижу улыбающуюся девушку, яркое солнышко за окном и себя – седого, старого и безумно счастливого, отражающегося в оконном стекле…

октябрь 2003